Снимаю шляпу.
Электрогитара, ударник, контрабас
И сакс.
По трапу
Клапанов пальцы –
Это почерк синкопы.
Баритон – шрапнелью звука
Тянется вязь танца.
Его стопы
По сцене в резонанс с моими,
Что по палубе зала.
Труба, подстрелившая мысль о бегстве,
Мимо
Узоров решеток домов квартала,
Взорвала мотив, что почти на бис
Обвил балконы плющом из детства.

«Нью Орлиинс»,
Твои женщины прибывают в гробах
Для продолжения рода.
Твои пираты спасают отечество
Только когда их пах
Им диктует мысли.
И даже сирена полиции, как часть природы,
Попадает в такт
Тромбону беспечности,
Играющему – ах,
Как бессильны числительные!

«Нью Орлиинс»,
Джаз твоих мини-юбок
Отплясывает вниз
По улице в параде «Марди Гра».
Принц,
Поднимающий бутафорский кубок,
Как приз
За лучшую роль. С утра
Декорации из галерей в кованых решётках
И в живых цветах,
Реальностью подтверждают прошедший вечер.
Дешёвых
Бус убранство на проводах,
На ветках. Сердечно
Вторящий джазу старый колесный пароход
Времени вопреки
И по влечению
Капитана берёт одну из нот.
Гудок плывёт
Ветром, дующим по течению
Величественной реки.

Слушать

Золотоискательский городок,
Застроенный офисами хай-тека.
Отрог
Горы. Паркинг.
Электромобиль мордой у перевязи –
Кормится через провод.
Арка.
Старенькая библиотека,
Подающая повод
Вспомнить о книгах, как способе связи
С первобытной культурой ушедшего века.

Старатель, не ведающий одиночества,
Ковыряет айфон –
Но переходит к компьютеру,
Когда становится нестерпимо.
На экране, как фон,
Бежит незакрытый чат.
Равнодушный к почерку,
Он стучит пальцами.
Слушать муторно
Как строчат.

Пилигримы
Из туристов-скитальцев
Чириликают фотки
Викторианских зданий
На фоне вывесок мировых фирм.
Залив. Порт. Высотки.
Боевик-фильм.

Герой. Конечно же, герой-одиночка.
Благородный, непобедимый.
Где-то это уже было.
Сюжет, убедительно
Проходящий через точку
Невозврата
Из азарта
Погони за золотой жилой.

Я смотрю на девчонок взглядом патриарха.
Вот эта, пожалуй, подойдет моему внуку.
Бёдра, фигура, одежда – чуть-чуть неряха.
Впрочем, это поправимо, я давно набил себе в этом руку.
Мой зайчонок.
Он тоже не ахти какое сокровище –
В таких передрягах, что лучше бы и не попадать.
А девчонка хороша. Стоящая.
Так и хочется сбросить лет двадцать пять.
Я ведь «еще да».
«Папик» вполне на выданье.
Было же приключение год назад в Ницце?
Тоже точеные ножки. Талия.
Приторно.
Так и не удалось измениться.
Лица.
А сколько их было?
Цифры – утешение для слабого тела.
А, занервничала. Чувствует мой взгляд.
Обернулась. Нет, не видит. Еще бы!
С моим-то рылом
Куда тут в калашный ряд –
Скорей, в чащобу.
Кажись, стоит без дела
Ан нет, телефон зажат.
Кавалера
Ждёт? Или может, подруг?
Каблучки высокие, туфельки чуть дрожат,
Как рифмуются.
А вот и он, переходит улицу.
Узнаю походку – ну точно, мой внук!

У соседа жила овчарка.
Он любил её, но держал во дворе.
Она лаяла на прохожих, на меня, когда, бренча
Поводком, я проходил со своей вдоль его забора.
В ноябре
Сосед завел попугая
И выставлял на двор его клетку,
Чтобы птица дышала ветром,
Тёплым не по поре.
Я привык и от собачьего лая,
Не ускоряя шаг проходил мимо,
Гуляя
Своего зверя.
С тех пор прошла не одна осень.
Приобретения и потери
Сезонов крутились,
Переплетались. И другие люди селились
В моё тело, не замечая плесень.

Не сбивая дыхания, размеренно, от края до края
Я иду по дорожке, что вдоль забора.
И только слышен лай попугая.

А в воскресенье мы поедем на океан.
Простыня штиля
Заблестит, отражая свет,
И заставит надеть темные очки.
Караван
Пеликанов, вздымающих крылья,
Протянется пунктиром,
Подчеркивая заходящее солнце.
А один пеликан –
Задира,
Вдруг сорвётся
Вниз, задевая за клочки
Пены, нырнет за рыбой.
Птицы уйдут за рифы.
Пучки
Света, бьющие через щели скал,
Будут смешить твои волосы
Либо
Пронизывая сарафан
Просто
Сбивать меня с дыхания,

Перемещая в раннее
Утро из другого мира,
Где живёт круглолицый очкарик –
Улыбка, косички до плеч,
Коленки в царапинах, загорелые ноги –
Где квартирой –
Пляж. За окном расторопная речь
Моря. В языках волн шарики
Гальки.
И вся жизнь на пороге.

При переносе с кальки
На полотно,
Копии все равно
Искажаются. Величина времени -
Это количество отличий,
Которое найдется
На всём, что уже дано. -
Прерывистый гудок маяка,
Птичий
Крик над заливом в обрамлении
Гор, одетых в низкие облака,
Заслоняющая от солнца,
Приподнятая твоя рука.

Черепаха ползёт по песку в направлении корма.
Мент штрафует водителя за высокую скорость –
Лицо истекает потом, безупречная униформа
Скрывает толстое тело, как протез прикрывает полость.
Жара, отражаясь от солёной воды, мешает мысли.
Надежда лишь на кондиционер в питейном баре,
Где рубашка, наконец отлипнув от тела, повиснет
Освобождая подмышки от участия в перегаре.

Домик великого писателя в цветных шляпах –
Кишит туристское развлеченье.
Кошки, переступая на шестипалых лапах
Клянчат бутерброд, печенье
Или просто ласку.
История, затасканная,
В коммерческих целях обрастает сюжетной прытью,
Когда экскурсовод, декламируя неизвестные факты,
Излагает её, как сказку.
Как корабль во фрахты,
Музей сдаётся под свадьбы или бизнес-события.

Отпуск, протекающий на Ки-Весте, пропах сангрией,
Катанием на водных лыжах и тому подобным.
Так и хочется приказать мгновению: замри и
Остановись.
Но приходит электронная почта. С утробным
Звуком айфон выплёскивает на пляж
Реальность быта.
Гамак у моря больше не вписывается в пейзаж,
Составленный из хижины рыбака и его корыта.
Так что пора отправляться и залатывать сеть –
Какая проза.
И только светило сумеет по-королевски сесть,
Остужая закатом воздух.

Иногда, спотыкаясь о запах варёного кофе,
Я попадаю в наше обычное утро.
Глушилка борется с радиостанцией «Немецкая Волна»,
Твой набитый портфель,
Темнота
За окном.
За обрывом подоконника косо летящая пудра
Снега. До дна
Обжигающий лёгкие морозный вздох. Пешком,
Торопливо догонять трамвай
И успеть ввалиться, подтянувшись за поручень.
Стукнуться в расстояния между сумками
И прочими
Вещами. (В духоте толпы сразу теплее).
Варежкой отскрябанный край
Непрозрачных стекол в морозном рисунке.
И смотреть, смотреть, как ночь становится посветлее.

На завтрак делались бутерброды,
Иногда ленивые вареники
Со сливочным маслом.
Я входил в садик, как в непогоду,
Съёжившись от детской вражды, ожидая ненастья.
Глушилка хрипела «Голосом Америки».
Кофе, прыснув,
Шипя, заливал конфорку.
И бесконечная жизнь не имела смысла.

Сейчас, когда взгляд упирается в переборку
Авиалайнера,
Летящего над Атлантикой,
Я понимаю тебя гораздо больше.
Мы жили в рамках, следуя правилам,
Глупым, как стало понятно намного позже.

Романтика
Оставалась уделом книжек,
Собранных в домашние библиотеки
Так, что обоев на стенах было не видно.
Что-то всё-таки из нас вышло.
При взгляде в прошлое, по крайней мере, не стыдно.

Мне, наверное, уже никуда не деться,
Не сойти с вектора, начатого морозной ночью.
Я прохожу площадью.
Я вкладываю записку в стену.
Калифорнийскому солнцу не озарить детства,
Как на твою любовь не поставить цену.

Времена взаимосвязаны
Иногда людьми, но чаще вещами –
Идеями, выраженными в материи, сообразно
Желанию создателя или владельца.
Так юнец,
Покрытый прыщами,
Или мудрец
Одну и ту же идею, то есть вещь,
Используют по-разному.
Например, плащ –
Можно продать, чтобы сейчас поесть
Или завернуться потуже, чтобы потом согреться.

Люди отображаются на времена
Отрезками разной длины,
Параллельными друг другу.
Поделённые на народы и племена,
Выходящие из одной страны,
В основном на запад с отклонениями к югу,
Они составляют эпоху.
Называют её дорога.
И говорят, что по ней время движется, ползёт, бежит.
Хорошо ли, плохо ли,
Но если посмотреть с точки зрения Бога,
То вечность – всего-то длиною в жизнь.

Спайки «человек – вещь» могут вдруг поранить
Или затопить, как внезапный поток.
Как свет, рванувшийся в приоткрытую дверцу,
Наваливается затыкающий горло комок.
Только память
По-другому болит. Потому что она не от сердца.

Итогом событий остается листок
С историей, записанной не совсем очевидцем,
Сводящей восток
И запад под одним переплётом
И перечёркивающей границы
Налётом
Войн. От той истории знобит.
Когда глядишь сквозь масленичную листву,
Как свет
Звезды парит
Над городом. Движение планет,
Причастных к торжеству,
Его не отклоняет. Фокус точен –
Он разгоняет страх.
Но больно видеть бесполезность жертвы,
Когда порочен
Столетий ход.
И странно чувствовать бессилие веков
Улучшить первый.

Надежа в том, что нерушима
В своих делах
Любовь,
Как связь из нынешних времён,
Ничуть не менее паршивых,
С прошедшими, что приняты нулём.
Феллах,
Ведущий ишака под гору
На нем – ещё девчонка, но уже с дитём.
За ними караван, вещами обрамлён,
В котором
И мы бредём.

В памяти горит свет.
Закат, отражённый от белого камня.
Холмы. Их линия медленно сходит на «нет»
У горизонта. Город, натянутый на подрамник
Времени. История, резонирующая прямо в кровь.
Да, я уже бывал здесь и господином, и смердом.
Я - частица этих склонённых голов,
Что под открытым небом
Строят берега добра
Размером и ритмом
Своей молитвы.
Паломники. Кошки. Детвора.
Пустынных улиц стоптанные плиты.

Я снова здесь, как раньше, и не так.
Хозяин, заскочивший в гости. Просто
Придавлен памятью. В ней старый лапсердак
Никак
Не подгоняется по росту.
Я к плёсу
Площади у Западной стены
Вдруг выброшен без всякого нажима.
Я - нерождённый сын моей страны –
Иерусалима.

Теперь ведом невидимым лучом
Сквозь трещины за каменную кладку.
Туда, где был и не был я ещё,
К началу, что в сухом остатке,
Не изменилось.
Можно, возвратясь,
Найти свой камень, чтобы прислонясь,
Почувствовать себя среди народа,
Когда, сквозь арку незаложенных ворот,
Взгляд видит чётко сущность небосвода,
Как связь времён, а не наоборот.

Как блоки стен надеты на линейку –
Лежат века. Но их не охвачу.
Я город пробегаю по лучу.
За башни, переулком, по ступенькам.
Я здесь молился, жил.
Теперь молчу.